Пепел Клааса - Страница 68

Когда из меннонитской общины исключали старшего брата его лучшего друга, а Амалия Вольдемаровна молчала, не смея поднять голос в их защиту, хоть и презирала тех, кто обвинял его в «открытом грехе» – это был миниатюрный третий рейх.

Когда пацаны зажали в углу девятилетнюю девчонку, раздели, и, не зная ещё, что с этим делать, ловили кайф от её всхлипываний, Эдик стоял в стороне и смотрел – это было его личное посвящение в третий рейх. «Не надо, – жалобно хныкала мелкая, – я буду плакать». Они хохотали, большие и сильные. Клаасу то становилось жаль малявку, то любопытно, а то, вдруг, захотелось подойти поближе и сказать ей в лицо: «Ну и плачь!» И гаденькое удовольствие защекотало внутри.

Несколько лет спустя, когда ему объявил бойкот весь класс, и Дюбель, его дружбан, выкрал тетрадку со стихами и стал громко декламировать, выслуживаясь перед большинством, на Клааса вновь повеяло духом третьего рейха.

Однажды, на пляже, уличный волчонок, Эдик, держал своего соперника за волосы и макал в воду до тех пор, пока тот чуть сознание не потерял, все стояли и смотрели. Клаас знал, что никто не вступится… потому что таков закон третьего рейха.

Но во всём своём ослепительном великолепии третий рейх явился в апреле девяносто пятого в Самашках.

Вообще-то Клааса там не должно было быть, потому что операцию поручили контрактникам. Он же попал в Самашки по личному распоряжению Соловьёва. Майор вызвал Клааса ночью и приказал погрузить в машину девять небольших ящиков. Клаас удивился: неужели никого поближе не нашлось? Вдвоём они поехали в Серноводск. Соловьёв зажёг свет в кабине и, щурясь, стал разглядывать какие-то документы, вписывать цифры, ставить подписи. Машину кидало на ухабах, так что записи выходили большие и неуклюжие, будто выведенные детской рукой.

– На следующей неделе намечена карательная операция, – сказал он, не отрывая взгляда от бумаг. – В Самашках. Ты включён в состав группы. Скажу сразу, затея это бестолковая, исполнители – бездарные, но наверху решили – будем исполнять. Воспринимай как стажировку.

Майор сложил бумаги в папку и уставился на дорогу.

– Смотри, аккуратно. Тут свежая воронка.

Клаас ждал разъяснений относительно задач операции, но Соловьёв добавил только.

– Когда-нибудь бардак этот прекратится.

– В Чечне?

– В Кремле. Возьмут же наконец власть профессионалы. Им наш опыт пригодится. Я рассчитываю, что ты пойдешь работать в ФСК. Без профессионалов Кавказ не успокоить.

Клаас и впрямь подумывал о сверхсрочной службе, потом поступил бы в Академию ФСБ, у зам. начальника больно имя хорошее – Владимир Леопольдович Шульц. Соловьёв нахваливал: «Из ваших, – говорил, – из Нижнего Тагила». Клаас наверняка бы остался, если бы не гибель Соловьёва. Без майора всё, чем он занимался на войне, да и сама война, теряла смысл.

Они остановились возле больницы. Лейтенант мед. службы принял коробки и расписался в документах.

– Вскрыть при вас?

– Да.

Соловьёв кивнул Клаасу следовать за ним.

– Сержант, помогите распаковать груз.

Офицер мед. службы и Клаас принялись открывать коробки. Теперь Эдик понял, почему они были такими тяжёлыми. Внутри каждой из них помещался металлический контейнер. Крышка мягко поднялась. Клаас заглянул внутрь и отшатнулся: на него смотрела мертвыми глазами человечья голова.

Лейтенант надел резиновые перчатки и извлек содержимое из контейнеров. Девять застывших парафиновых лиц. Совсем недавно это были живые люди: они курили, травили анекдоты, смеялись, матерились.

– Все опознаны? – спросил лейтенант.

– Да, вот документы, – Соловьёв отдал бумаги.

– Так, ноль восемь – Северихин Игорь Петрович, семьдесят-седьмого года рождения, место жительства: Воронеж; Любомиров Павел Александрович, семьдесят-шестого года, Архангельск… Да, все на месте.

– Их убили в Самашках? – спросил Клаас на обратном пути.

– Нет, между операцией и этим инцидентом нет связи. Боевики, по нашим данным, покинули Самашки. Я же сказал, это карательная операция, а не боевая.

Клаас опоздал к началу. Когда он прибыл к Самашкам, авиация и артиллерия вовсю работали. Улица за улицей, квартал за кварталом накрывались плотным огнём. Стелился густой дым. Стайки местных тянулись к лесу, их загоняли обратно пулемётными очередями. Крики заглушала музыка. Работали под третью симфонию Шостаковича. Клаас не знал, кто это придумал, но чувствовался почерк Соловьёва

В отличие от спецназовцев, Клаас не накачивался димедролом, хотя перед «зачисткой» вместе со всеми посмотрел видеоролик, после которого убийство, во всех его видах, давалось легко и непринужденно. Мясистая рука с татуировкой протянула Эдику чёрную маску. Он надел её, и ощутил себя деталью механизма, управляемого некоей анонимной волей. В этот момент все они, обезличенные, окончательно превратились в чернорабочих: расчищали стройплощадку под будущее, чертежи которого возникали в голове кабинетных инженеров в Москве, Нижнем Новгороде и Бог знает, где ещё.

БМП катались по улицам, решетя дома из пулемётов. Клаас и ещё несколько бойцов зашли во двор. Из подвала доносился детский плач, женский голос что-то говорил по-чеченски. Нетрудно было догадаться, что ребёнка умоляли сидеть тихо. Спецназовец дал очередь по подвалу. Поднялся невообразимый вой. Кто-то рыдал, кто-то причитал, кто-то ругался.

– Не стреляйте, тут женщины.

– Это не женщины, это б***и! – спецназовец снял с пояса гранату. – Выходите б***ь, а то сейчас устрою вам братскую могилу.

Из подвала через завалы стали выбираться люди. Парни вытаскивали раненых.