Пепел Клааса - Страница 75

– Ты честнее меня. Ты сохранила и совесть, и веру. А я всё растратил. У меня одни потери, одни вопросы. И ни единого ответа.

Она шла молча, глядя перед собой, а потом ответила еле слышно:

– Нет, Эдик, мы оба честные. Каждый по-своему. Потому что мы всё время спрашиваем. Честны только вопросы, ответы всегда лживы. Пока ты спрашиваешь, ты говоришь правду, но как только ты сказал себе: «я знаю ответ. Вот он», – ты уже лжёшь.

«Да, теперь я понимаю, почему ей удалось сохранить веру, – изумляется он внезапному открытию. – Потому, что она ничего не пыталась хранить, потому что её вера была непрестанным вопрошанием. А я бальзамировал душу ответами и в конце концов окаменел».

Перемена созрела в нём, и оказалось достаточно едва угадываемого прикосновения вечности, облачённой в рукотворный звук, чтобы пробудить в сердце новую весну.

«Теперь всё иначе, – заклинает он. – Теперь я готов к вопросам».

На улице ярко светит солнце, пахнет недавно подстриженной травой. Заверещал сотовый, на экране конвертик – SMS от шефа: «2 дня не работаем. Расскажу потом. Отдыхай».

«Ещё два свободных дня, – думает Эдик. – Теперь это кстати».

Погружённый в раздумья, Клаас идёт к машине. Он совсем было забыл про худощавого старика, который так поразил его на концерте своей нездешней вчувствованностью в музыку, но вдруг оказывается прямо перед незнакомцем. Старик склонился над двигателем тридцать первой «Волги».

– Помочь? – Эдик заглядывает под капот.

– Увы, это диск сцепления, – отвечает старик, вытирая тряпкой руки.

Голос у него низкий, красивый, да и сам он весь словно из позапрошлого века.

– Впрочем, покорнейше благодарю! – спохватывается он. – Я, знаете ли, расплачиваюсь за собственную лень. Всё надо делать своевременно. Эта беда не сегодня началась.

Старик закрывает капот.

– Может, отбуксировать Вас на станцию? – предлагает Эдик. – Купить диск, да и поменять сразу.

– Ваша доброта не знает границ! – смеётся незнакомец, запирая двери. – Со мной это можно, а вообще альтруизм наказуем. Уж поверьте мне. Да и потом, сегодня воскресенье, кто же ремонтировать будет.

– Частника можно найти. Им тут деньги всегда нужны.

– Это Вы верно подметили. Однако, я быстрее доберусь без машины.

– Что ж, машину бросите? Раскурочат.

– Да Бог с ней. Случись это в другой день, я бы конечно и диск купил, и частника нашёл. Но сегодня спешу.

– Тогда давайте я Вас подвезу.

– Мне далеко. Я тут скорее такси возьму, чем на трассе. Однако Вы меня просто очаровываете своей предупредительностью. До чего ж приятно встретить столь учтивого молодого человека. Большая редкость по нынешним временам.

От старика веет душевным здоровьем и натуральной утончённостью. Клаас ни за что не хочет упустить его.

– Неужели так далеко едете? – принимается он снова, и, стараясь попасть в заданный незнакомцем тон, добавляет чуть иронично:

– Извините, что любопытствую.

– Никакой тайны, молодой человек! Ни-ка-кой. Еду на Авадхару. Это выше озера Рица, если знаете.

– Конечно, знаю. Я Вас отвезу. У меня уйма времени, да и места там красивые.

– Послушайте, – восклицает старик восторженно. – Вы меня просто принуждаете нагло Вас использовать, милостивый государь. Знаете, что я думаю по этому поводу?

– Пока нет.

– Я еду с Вами.

– Замечательно.

– Да, я не представился. Сергей Павлович.

– Очень приятно. Эдуард.

– От души рад знакомству, Эдуард. Верю, что сойдёмся.

– Так ведь уже сошлись.

– Я в ином, если позволите, метафизическом смысле.

Они договариваются с обитателями соседнего дома, чтобы те за скромную плату посторожили машину до возвращения Сергея Павловича.

Из неспешной беседы, столь же субтропической по свой стилистике как и проносящиеся мимо виды, Клаас узнаёт, что Сергею Павловичу за семьдесят, что он дворянского рода, что «в советскую эпоху» работал инженером, небрежно скрывая своё происхождение и не делая никакой тайны из антисоветских настроений. Судя по тому, что КГБ его не посадил, в нём нуждались и на многое закрывали глаза. Он объездил Вьетнам, Китай, Японию, неоднократно бывал в Африке, а вот Североамериканские Штаты и Европу, как он выразился, посетил уже в новейшее время, то есть после окончания холодной войны.

Жестикулирует пожилой дворянин столь же энергично, сколь и изысканно, говорит старомодно и в нос, а потому время от времени слетающие с уст его новороссийские словечки, вроде «крутой» или «пиарить», звучат комично. Чувствуя это, он произносит их на особый манер, как бы давая понять, что вынужден прибегать к таковым словесам, чтобы донести мысль до собеседника.

Энергичность и подвижность старика изумляют Клааса.

Попутчики обмениваются замечаниями о концерте и публике. Клаас делает несколько карикатурных зарисовок, Сергей Павлович отвечает, что, мол, слава Богу, есть и такая публика, иначе вообще не перед кем было бы исполнять классику.

– Что художник без публики? – восклицает он, сделав вопросительный жест выставленной в окно рукой. – Как это у Гёте:

Was wär ich
Ohne dich,
Freund Publikum!
All mein Empfinden Selbstgespräch,
All meine Freude stumm

***

Чем был бы я
Без тебя,
Друг – публика!
Все мои чувства – беседа с самим собой.
Вся радость моя – немота.

Эдику становится любопытно, отчего его попутчик не стал читать стихотворение по-русски, но решил не перебивать монолог вопросом, будучи уверен, что всё разъяснится само собой.

– Артист брюзжит на публику, – раскатисто и несколько мечтательно развивает Сергей Павлович, – но что он, в конце концов, без неё? Гёте трогательно откровенен. Он, конечно, избалован признанием, изнежен в лучах славы, однако и ему ведомо непонимание толпы. Всё же публика – его друг. Так бывает со всяким художником, да что там, художником, с каждым человеком. Всем нам нужна публика, хоть самая малая! Один человек – это ещё не человек. Личность – да, но не человек. Чтобы быть человеком, нужны, по крайней мере, двое. Иначе «любое чувство – разговор с самим собой, любая радость – немота». Древние прекрасно это понимали. Не оттого ли в Библии сказано: «Сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Вы со мной не согласны? – осёкся вдруг Сергей Павлович.