Пепел Клааса - Страница 88

«Где я видел это? – у Клааса перехватывает дух. – Я был здесь. Или déjà vue? Конечно déjà vue. Многовато стало смещений в последнее время. Многовато. Нервы? Пьянка? Да, скорее всего пьянка. И нервы».

Гостей встречают двое: среднего роста араб с аккуратно подстриженной бородой и… Клаас оторопел.

– Уж и не знаю, каким афоризмом Вас встречать, Эдуард, – бурно приветствует Осиртовский, протягивая ладонь для рукопожатия, – то ли «все дороги ведут в Рим», то ли «мир тесен», то ли «земля круглая – кто за кем гоняется, непонятно».

«Постарел», – отмечает Клаас про себя.

– Ну где ж мы можем ещё встретиться, – подхватывает он игриво, – только в супермаркете или в светском обществе. Траектории наши близки.

– Так Вы знакомы! – брови Сергея Павловича взлетают, лицо изображает удивление и радость. – Прекрасно! Замечательно!

– Позвольте представить Вам моего друга и многолетнего партнёра из Сирии, – Суортон поворачивается в сторону араба, – Аднан аль-Балазури. Помимо бизнеса профессионально занимается астрологией. Прислал мне гороскоп на Сергея Павловича – масса попаданий, просто мистика!

Сириец жмёт руки Сергею Павловичу и Клаасу, на лице его изящная улыбка, ничего впрочем не скрывающая.

В гостиную царственной походкой входит голубоглазая чеченка, уносит пустые блюда и снова накрывает на стол.

– Есть грибной жульен и мясо перепела в сметане с овощами, – предлагает она осанисто, – или форель с гарниром.

– Эльза, к чему формальности, – укоризненно перебивает американец. – Форель они поедят в ресторане, а вот дичь в твоём исполнении бывает только здесь.

– Однозначно перепела! – восклицает Сергей Павлович бравурно и даже хлопает в ладоши. – Тут даже двух мнений быть не может.

– И, разумеется, вина, – добавляет Джеймс. – Красного, пятилетней выдержки.

– Будет исполнено, мистер Суортон.

По иронично-услужливому тону Эльзы Клаас понимает, что роль кухарки и служанки, в которой выступает молодая женщина – не более чем маскарад. Эдику снова становится не по себе. Слишком много в последнее время масок окружает его, слишком много тайн скрывается за ними. Он впал бы в совершенную меланхолию от беспросветного сюрреализма собственной жизни, если бы не разыгравшийся аппетит и появившиеся на столе блюда.

Пока Клаас и Сергей Павлович неспешно предаются салатам и горячему, Суортон, то распуская то собирая окладистые подбородки, трубит свой перевод Фукуямы:

«Людям в демократических обществах становится особенно сложно выносить на серьёзное публичное обсуждение вопросы с реальным моральным содержанием. Мораль предполагает разграничение на лучшее и худшее, на хорошее и плохое, а это, как кажется, нарушает демократический принцип терпимости. Именно по этой причине последний человек печётся о собственном здоровье и безопасности сверх всего прочего, ведь это категории бесспорные. В сегодняшней Америке мы чувствуем себя вправе критиковать пристрастие человека к курению, но не его или её религиозные убеждения или моральное поведение. Американцев в гораздо большей степени волнует здоровье тела – что есть и пить, какие упражнения делать, в какой форме поддерживать себя – нежели вопросы морали, которыми мучились их предки.

Ставя самосохранение во главу угла, последний человек напоминает раба в гегелевской кровавой битве, с которой началась история. Но в результате исторического процесса, продолжающегося до сих пор, в результате сложной многоплановой эволюции человеческого общества в направлении демократии, ситуация последнего человека ухудшилась. Ибо, согласно Ницше, живое существо не может быть здоровым, сильным или плодовитым иначе как, живя внутри определённого горизонта, то есть набора ценностей и верований, воспринимаемых некритично как Абсолют. «Ни один художник не напишет картину, ни один генерал не выиграет сражение, ни одна страна не добьётся свободы» без такого горизонта, без любви к своему труду «бесконечно большей, чем он того заслуживает».

Но как раз наше историческое сознание и делает подобную любовь невозможной. Ибо история учит нас тому, что в прошлом существовало бесчисленное множество горизонтов – цивилизаций, религий, этических кодексов, «систем ценностей». Жившие ими люди, не обладая современным историческим сознанием, верили, что их горизонт – единственно возможный. Те же, кто включается в этот процесс позже, живущие в зрелую эпоху человечества, не могут быть столь некритичными. Современное образование, то самое современное образование, которое совершенно необходимо для подготовки обществ к вступлению в мир современной экономики, освобождает людей от уз традиции и авторитета. Люди отдают себе отчёт в том, что их горизонт – всего лишь горизонт, а не твёрдая почва, мираж, исчезающий по мере приближения, чтобы уступить место последующему горизонту. Вот поэтому современный человек и является человеком последним: он измотан историческим опытом и лишён всяческих иллюзий относительно возможности непосредственного ценностного переживания».

Вкус отменно приготовленной дичи и винные пары производят на Клааса надлежащее воздействие, вызывая то блаженное чувство насыщения и лёгкого опьянения, благодаря которому мир видится сквозь приятно зудящую пелену, и действительность искажается самым выгодным образом. Сквозь эти покровы Клаас вслушивается и вглядывается теперь в Суортона, а потому нет ничего удивительного в том, что термин «последний человек» ассоциируется в расширенном сознании подвыпившего исключительно с личностью тучного американца.