Пепел Клааса - Страница 92

– Занимательная история господа, Вы не находите? – спрашивает Сергей Павлович с каким-то странным вызовом в голосе.

– Ну, и почему же всё так печально закончилось?

– Как говорил великий Саади: «Если ты не печалишься о страданиях других, ты не достоин называться человеком». Властитель может проявлять терпимость и предаваться наукам, когда его подданные не страдают от притеснений. Мусульманские правители об этом не заботились. Тогда простые люди подумали, что вся беда в отступлении от чистоты ислама. Как на зло, христиане начали наступление в Испании, и народ решил, что Аллах карает его за неверность. В Магрибе Абдаллах ибн Ясин возглавил аль-мурабитун – «борцов с неверными в пограничных пунктах». Испанские эмиры не могли сами справиться с христианами и пригласили этих фанатиков. Ал-мурабитун остановили крестоносцев, но захватили власть в эмирате на юге Испании. Началось сожжение книг, гонение на евреев и христиан. Это случилось в том же одиннадцатом веке по вашему летосчислению. А уже в следующем веке люди махди Ибн Тумарта стали гнать мусульман, которые не следовали его учению. Так началась гибель великого халифата…

Аль-Балазури всматривается в собеседников, словно отыскивая во взгляде искру понимания, но, очевидно не обнаружив её, прерывает исторический экскурс и говорит с чувством:

– Вы не понимаете, что такие люди как шейх Усама или шейх Назралла или Хаттаб приходят всегда, когда царит несправедливость. Они – бич, наказание тем, кто не печалится о страданиях других. Вы распространили свою империю по миру и не печётесь о страданиях других. Какие правительства вы поддерживаете в Египте, в Саудовской Аравии, в Чечне? Такие же, как вы сами. Они думают только о деньгах, только о власти. Они не заботятся о страданиях других. Если вы не одумаетесь, вы уйдете с позором, а ваше место займут другие.

– Насколько я понимаю, – иронично улыбается Осиртовский, – если сказанное перевести из богословской терминологии в политическое и экономическое измерения, мы снова оказались перед лицом мировой пролетарской революции. Призрак снова бродит, правда теперь не под красным знаменем, а под зелёным. Вся разница в том, что раньше эксплуататоры и эксплуатируемые жили в разных районах города, а теперь – на разных континентах.

– Чудовищно, – тянет Сергей Павлович, поглаживая подбородок, – просто чудовищно. Достичь таких культурных высот, таких вершин гуманизма, и всё столь бездарно растратить. Мне жаль Запад, господа. Мы медленно, но верно сползаем к варварству. Фанатикам-то что, им терять нечего, они остановились в своём развитии. Страшно, когда цивилизованный человек превращается в варвара. Эдуард очень верно подметил: культурный индивид, чтобы сопротивляться дикарю, вынужден становиться роботом. Преимущество дикаря в том, что ему нечего терять, зато есть куда расти. Нам же, людям зрелой культуры, выросшим на Голсуорси, Хемингуэйе, Ремарке, Толстом, Достоевском… Нам есть что терять. То есть, у нас нет пути назад, мы не можем снова вернуться во времена Рюрика и Святослава.

– Ну почему же, – возражает Осиртовский как бы злорадно, – путь в варварство всегда открыт. Такое случалось в истории, и не раз. Возьмите остров Пасхи, например. Выродившаяся культура. Некогда великая, но совершенно лишившаяся исторической памяти. В варварство вернуться можно, только выход ли это? Дикарь или машина – не всё ли равно? Если не останется умов, способных понять Бердяева, Лосского…

– Те, кого вы называете террористами – не дикари, – глаза аль-Балазури искрятся иронией, говорит он масляно и чуть-чуть свысока. – Разве шейх Усама дикарь? Чтобы создать Аль Каиду, нужен организаторский гений. Аль Каида противостоит всем западным спецслужбам уже столько лет, при том что у шейха Усамы и ему подобных он нет ни одного клочка на всей земле, куда бы не долетала авиация США.

Я ничего не имею против американцев. Когда мой сын вырастет, я отправлю его учиться не в Саудовскую Аравию, а в Америку, потому что образование там лучше. Я охотно буду работать с американцами, немцами, русскими. И с израильтянами буду работать, никаких проблем. Хотите покупать у нас нефть – пожалуйста. Но, – сириец возносит перст, – не под пистолетом! Не под пистолетом.

Когда мне в Турции звонит чеченец и просит дать денег на войну с Россией, я даю. У меня нет ненависти к русским, у меня тут друзей больше чем в Сирии, но я – мусульманин. Чечня – это моя земля, мой дом. Правы чеченцы или не правы, не знаю, но они мои собратья. Если они виноваты, я их сам накажу. Но пока они под игом России, я буду их поддерживать. То же с американцами. Мы с Джеймсом знаем друг друга уже много лет. Мы с ним вместе делали бизнес. Он считает Саддама Хусейна диктатором, я его тоже ненавижу. У меня больше причин его ненавидеть, чем у вас всех вместе взятых. Он убил моих родственников в Ираке. Но он мо́й враг, а не ваш, и наказывать его буду я. Когда вы ко мне приходите в дом и начинаете учить, как мне жить, я злюсь. Это мой дом. Вы десять лет душили Ирак санкциями. Кому вы навредили? Саддаму Хусейну? Нет, вы вредили детям, женщинам, старикам. Они умирали без лекарств у вас на глазах. На что вы рассчитывали? Что они поднимутся против Саддама Хусейна, свергнут его и пригласят вас? Этого никогда не будет. Они если его и свергнут, то позовут не вас, а шейха Усаму. Вы из-за одного человека морили голодом целый народ, причём много лет! Кто вас за это полюбит? Так что же вы удивляетесь, когда фанатики бомбят ваши города! Это вы научили мир терроризму. Вы ненавидите исламских террористов, когда они берут в заложники вас в театрах и школах. А разве вы не держите уже полвека весь земной шар в заложниках, разве ваши террористы-самоубийцы не сидят двадцать-четыре часа в сутки за пультом управления ядерным оружием? Разве вы не используете в исламских странах оружие с обеднённым ураном, от которого люди заболевают раком? Разве это не «грязная бомба», которой вы так боитесь. Я вам вот что скажу: любой мусульманин, хороший он или плохой, – мой брат. Я ещё раз повторяю: судить его буду я, а не вы. Израильтяне – ваши братья, вы им подарили ядерную бомбу, вы поставляете им оружие, даёте деньги. Я даю деньги людям из Хезболла и Хамас. Потому что вы пришли в мой дом, и заставляете меня жить по своим законам. Да, у меня не так чисто и богато, как у вас в доме, да, у меня плохие соседи, они заставляют женщин закрывать лица и бьют камнями гомосексуалистов. Мне не нравятся такие порядки, но это мой дом, моя семья, такая, какая она есть, и я буду её защищать, как могу. Я мусульманин. Я не верю во многое из того, чему учат консервативные муллы, но это не значит, что я ради временных благ готов отказаться от того, чем жили мои предки и чем живу я. Хвала Аллаху, на Востоке мы не чувствуем себя такими одинокими, как вы. Мы пока ещё ходим не к психоаналитикам, а в гости друг к другу и в мечеть. В Коране сказано: «Держитесь за вервь Аллаха все, и не разделяйтесь, и помните милость Аллаха к вам, когда вы были врагами, а Он сблизил ваши сердца, и вы стали по Его милости братьями!» Для меня это не пустые слова. Таков мой мир, который вы рушите, хотя многие из вас этого и не понимают. Нам не нужен прогресс любой ценой. Прогресс – это ваша религия, моя религия – Ислам. Вся ваша жизнь сводится к тому, чтобы производить и потреблять, потреблять и производить. Ваша хвалёная свобода – это свобода поршня в хорошо смазанном цилиндре: чем быстрее вы движетесь, тем свободнее себя чувствуете. Вы не можете остановиться, вы жалуетесь на занятость, но не можете иначе. Вы очень терпимы, когда речь идёт о религии или морали, но впадаете в истерику, когда какой-нибудь народ отказывается участвовать в безумии производства и потребления. Тогда вы теряете почву под ногами, лишаетесь чувства собственного превосходства, сомневаетесь в смысле приносимых вами жертв. Вашими опиумными войнами, насильственным открытием Японии и прочими цивилизаторскими миссиями движет психоз, хотя вы маскируете эту подлинную причину прагматичным нежеланием упустить прибыль. Вас даже не прибыль интересует, вы хотите всех уподобить себе, весь мир превратить в фабрику, офис, супермаркет. Чтобы не осталось ни одного человека, который не преклонялся бы перед деньгами, не мыслил деньгами, не оценивал всё деньгами. А я не хочу так жить. И нас гораздо больш